Объем средств в частной пенсионной системе по итогам прошлого года достиг 1 трлн рублей: обязательное пенсионное страхование, введенное в ходе пенсионной реформы 2002 года, стало основным источником формирования этих средств. На пенсионный рынок вышли игроки, ориентированные на ритейловый бизнес. Сотни процентов роста, продемонстрированные новыми игроками по итогам прошлого года, спровоцировали внимание к ним со стороны регуляторов: на прошлой неделе трем НПФ из числа крупнейших по объему пенсионных накоплений были введены ограничения на привлечение клиентов за мошенничества с оформлением договоров. Чьи интересы могут стоять за этими санкциями, каким образом социальное обеспечение становится доходным бизнесом, за что страховщикам стыдно перед инвесторами и почему на российском рынке осталось четыре банка, в интервью “Ъ” рассказал президент инвестгруппы «Спутник», президент группы «Ренессанс Страхование» БОРИС ЙОРДАН.
— Могут ли санкции Пенсионного фонда России привести к потере бизнеса НПФ, в отношении которых они применены? Ведь расторжение трансферагентских соглашений ломает, по сути, систему, которая служит фундаментом технологии привлечения клиентов и которая обеспечила, в частности, вашему фонду резкий рост продаж.
— Сейчас все зависит от того, насколько конструктивным будет диалог с ПФР. Прошедшая на этой неделе встреча показала, что это реально. ПФР рассматривает возможность смягчения санкций при условии оперативного решения фондами имеющихся проблем и усиления мер противодействия мошенничеству. Эта проблема существует в любом бизнесе, использующем агентский канал продаж. Но в данном случае не исключено, что за ней стоит обострение конкуренции, вызванное выходом на рынок игроков из страхования, у которых сети продаж намного шире, чем у существующих аффилированных с крупными предприятиями фондов. Я никоим образом не дисконтирую проблему мошенничества, но его объемы слишком незначительны и локальны, чтобы вызвать такой широкий резонанс. Лидирующие сегодня фонды исторически не были активны в ритейле и сильно насторожились, когда на рынке появились ориентированные на розницу игроки. Есть кого бояться: например, за нами о выходе на рынок ОПС заявили крупнейшие страховые компании, в одной около 20 тыс. агентов, в другой больше 60 тыс. Понятно, что бизнес действующих корпоративных фондов может пошатнуться — сила сетей продаж ритейловых игроков в десятки раз выше. Создание широкой агентской сети — это дорогое удовольствие, но страховые компании могут себе это позволить, так как продают через эту сеть другие страховые продукты, например, страхование жизни, как мы. Поэтому я считаю, что три самых быстрорастущих фонда, которые активно развивали именно розницу, пострадали не случайно.
— Вы хотите сказать, что, опасаясь вашего потенциала, действующие фонды инициировали истории с мошенничествами?
— Дальнейшее развитие рынка после насыщения корпоративного сегмента возможно только за счет активных продаж с присущими им рисками, это факт. Вопрос неправомерных переводов пенсий из фонда в фонд появился не в этом году, доля таких договоров из года в год находится в рамках статистической погрешности. Речь идет о десятых долях процента от всего объема договоров, заключенных НПФ. Так, наш фонд на конец 2010 года заключил 410 тыс. договоров, имеющиеся письменные обращения составляют от них 0,1%. По статистике обращений видно, что наша проблема носит сугубо локальный характер. Мы выявили организованную группу мошенников в Ставрополе, которые ради комиссионных использовали полученные незаконным путем персональные данные людей и подделывали их подписи на соглашениях о переводе своих пенсионных накоплений к нам в фонд. При этом, представьте, в качестве контактных телефонов, по которым мы проверяем достоверность договоров, мошенники указывали мобильные, с которых была установлена переадресация на два номера, по которым отвечали соответственно мужским и женским голосом в зависимости от пола клиента, а кодовым словом служило имя клиента. Обнаружить эту схему колл-центр, в котором работает больше 100 человек, не мог. Между тем в базе данных, которой пользовались мошенники, оказались сотрудники местного отделения ПФР, прокуратуры, журналисты. И вот это странно. Конечно, мы работаем над ситуацией, мы гарантируем сохранность и возврат всех неправомерно переведенных накоплений. Больше половины от поступивших к нам письменных обращений уже урегулированы. Мы ужесточили системы контроля и условия работы для наших агентов. Для оформления договора они должны теперь предоставлять копию удостоверяющего личность документа. Но надо учитывать, что в этой ситуации никто не потерял деньги. Парадокс, но клиенты, напротив, могут заработать на этом. Так, в прошлом году мы обеспечили доходность нашим клиентам выше среднерыночной — 11,85%. Бесспорно, ситуации, когда пенсионные накопления переводятся из фонда в фонд без ведома самих застрахованных, недопустимы. Но если такая проблема появилась, то нужно попытаться с ней справиться, искать комплексное и эффективное решение. Вопрос в том, откуда к мошенникам могли попасть базы с паспортными данными людей, так как именно в этом и кроется первопричина мошенничества. Расторжением трансферагентских соглашений или другими санкциями к отдельным фондам эту проблему не решить. Она будет всплывать в других фондах, пока базы данных безнаказанно гуляют по рукам. При этом, я повторюсь, существующий сегодня уровень мошенничества на рынке (около 2 тыс. письменных неанонимных претензий на 11 млн клиентов НПФ) в любом другом бизнесе служил бы доказательством прозрачности и эффективности выстроенной системы. За 25 лет работы на финансовых рынках я ни разу не сталкивался с тем, чтобы это было поводом для отстранения от работы на рынке крупнейших игроков. Расторжение трансферагентских соглашений — это, по сути, закрытие канала продаж. Это серьезнейший удар по бизнесу, по репутации, который ничего, кроме недобросовестной конкуренции на рынке, не породит. Я не спорю, применение жестких санкций может иметь место, но, на мой взгляд, не может быть внезапным и непрозрачным.
— Вполне, если цель — отменить накопительный компонент, о чем давно говорят на разных уровнях власти. Мошеннические продажи в негосударственных пенсионных фондах — прекрасный довод в пользу пересмотра пенсионной системы.
— Это невозможно. Пенсионные накопления — это деньги налогоплательщиков, перед которыми государство взяло определенные обязательства по конвертации налоговых отчислений в пенсионные взносы. Нельзя вдруг сказать: «Мы передумали».
— В условиях нарастающего дефицита Пенсионного фонда, увеличения числа пенсионеров и сокращения работающих граждан это вполне реальный сценарий. Тем более в предвыборный год.
— Это очень цинично. Я исхожу из того, что люди понимают очевидные вещи: эффективность негосударственных пенсионных фондов доказана уровнем доходности, которая выше, чем в государственной управляющей компании.
— Считаете, что люди это понимают? Большинство людей смотрят телевизор и верят тому, что там говорят.
— Что бы ни говорили, факт остается фактом. Пенсионная реформа уже имеет положительный результат. 11 млн людей предпочли перейти в негосударственные пенсионные фонды. И это экономически активные, ответственно относящиеся к своей жизни люди — средний класс — основа любой экономики, которые видят, что управление средствами в частных фондах более эффективно, и понимают, что решение проблемы мошенничества лежит в другой плоскости. Например, одним из путей ее решения могло бы стать лицензирование или сертификация агентов, в том числе и страховых. Тогда у них появится и ответственность, и понимание продукта, который они продают.
— А кто будет платить за это?
— Пусть индустрия и платит.
— То есть вы инициируете увеличение издержек.
— Мы — группа «Спутник» совместно с нашим партнером Европейским банком реконструкции и развития — уже вложили в этот бизнес больше $100 млн. Мы заинтересованы и вправе рассчитывать на определенность, на стабильность и прозрачность правил работы на этом рынке.
— По закону, НПФ — это некоммерческая организация, занимающаяся социальным обеспечением. Вы же пытаетесь, по сути, превратить его в бизнес. Вы не допускаете, что кому-то дискомфортно думать, что вы зарабатываете деньги там, где другим не удается?
— Наша стратегия на рынке ОПС изначально заключалась в том, что заключение соглашения о переводе накопительной части пенсии должно служить для агента отправной точкой для кросс-продаж полисов страхования жизни — более сложных, но и более эффективных с точки зрения будущей пенсии продуктов. Поэтому правовой статус пенсионного фонда в нашем случае не является существенным ограничением, поскольку большая часть издержек — в том числе расходы на персонал — лежат на компании по страхованию жизни. Это вопрос оптимизации расходов в условиях, когда НПФ имеет некоммерческую организационно-правовую форму.
— Почему для вас этот бизнес привлекателен, тогда как множество крупных банков с большими сетями продаж, создавших собственные пенсионные фонды на волне введения накопительного страхования в 2002–2003 годах, отказались от намерений развивать это направление?
— Проблема в том, что в этом бизнесе в первые пять-семь лет невозможно заработать. Нужно вкладывать. Только потом возможно говорить о доходности. Страхование — похожий бизнес. Пока не выведешь его на определенный уровень продаж, невозможно окупить инфраструктуру. В докризисные времена банки привыкли к высокой марже, которая доходила порой до 40%. Генерировать такой уровень в страховании или пенсионном бизнесе невозможно. Я пять лет работаю в страховании, и мы планируем выйти в прибыль в 2013 году. Могло бы быть быстрее, если бы не кризис.
— После кризиса прошло три года, и мнения экономистов разделились. Одни считают, что кризис закончился, другие, напротив, утверждают, что многомиллиардные вливания госсредств в экономику создадут инерционный эффект, негативные последствия которого мы увидим в ближайшие несколько лет. Насколько рискованным, на ваш взгляд, является этот фактор?
— Здесь есть моменты, которые нужно разделить. Во-первых, кризис, который был создан американской экономикой, оказал существенное влияние на Россию, но сегодня оно минимально. А монетарные власти — как в Америке, так и в Европе — продолжают бороться с его негативными последствиями. Экономики не восстановились, и их рост поддерживается значительными вливаниями со стороны государств. Никто не знает, что произойдет, когда государства перестанут стимулировать свои экономики. Смогут ли они самостоятельно расти и в какие сроки. Возможно, это будет новый этап кризиса. Понятно, что количество денег, которое вливалось в мировую экономику, спровоцировало очень большой толчок стоимости активов. Государства в некотором смысле рекапитализировали банковскую систему за счет дешевых денег, инъекцированных на финансовые рынки. Банки заработали на этих дешевых ресурсах, перекрыв тем самым убытки, приведшие их к фактическому банкротству. Сегодня ни у кого нет понимания, как все это сработало и может ли это обеспечить самостоятельный рост экономик. Также непонятно, что будет происходить, в том числе и в России, которая интегрирована в мировую финансовую систему. Если оценивать внутреннюю ситуацию, то острый период, безусловно, пройден, но у меня нет уверенности, что продолжения кризиса не будет. Только шарлатаны сейчас возьмутся строить какие-то прогнозы.
И, во-вторых, в пока только развивающейся российской экономике дополнительно к кризису присутствуют еще и нерешенные фундаментальные проблемы. В 2007 году при цене на нефть $70 за баррель российский бюджет был сбалансирован. А сейчас при цене на нефть $116 за баррель — у нас дефицит. Это доказывает, что в структуре экономики большие проблемы. При этом сейчас предвыборный период, когда традиционно происходит увеличение госрасходов. Это не учитывая того, что в последние годы, как и на Западе, наша экономика активно стимулировалась, что увеличило нагрузку на бюджет. Считать, что цена на нефть будет стабильной, наивно. На существующем уровне цен на нефть нам удается формировать более-менее сбалансированный бюджет с небольшим дефицитом, но пройти второй этап экономического кризиса будет сложнее, потому что возможностей для нового стимулирования экономики уже не будет.
— На основании чего вы считаете, что вечная проблема зависимости российской экономики от сырьевого сектора будет решена?
— Когда мы вошли в кризис, в банковской системе было больше игроков. Сегодня у нас де-факто четыре по-настоящему крупных банка, исключая иностранные: Сбербанк, ВТБ, Газпромбанк, Россельхозбанк. Что их объединяет? Государственные собственники. Но при всем уважении к профессионализму менеджмента и тем изменениям, которые проводятся сейчас в ВТБ и Сбербанке, экономика России не может полноценно функционировать с четырьмя банками. Даже при наличии специальных программ они просто не дотягиваются до финансирования среднего и малого бизнеса. При этом у них очень много денег: все ликвидные ресурсы. Госбанки говорят: у нас мало людей, мы можем рассматривать сделки только от $500 млн и выше. На меньшие кредиты времени нет. И это — реальная проблема. И я не говорю, что это вина госбанков, но это — факт. То есть финансовая система слишком консолидирована в узком кругу, и она должна расширяться. Кроме того, в России де-факто отсутствует и небанковская финансовая система — пенсионные фонды и страховые компании. Во всем мире эти структуры обеспечивают финансирование крупных проектов, играют гигантскую роль в экономиках. Если вы посмотрите на индекс S&P500, то 80 из 500 предприятий (16%) — это компании финансовой системы. У нас их вообще нет. Без развитой финансовой системы, которая способна обеспечить ресурсами малый и средний бизнес, экономика никогда не будет диверсифицированной.
— Но ведь есть частная банковская система: фондирование там обходится дороже, но многие банки заявляют о готовности кредитовать малый и средний бизнес. Но получается так, что лучшие клиенты — в госбанках, а те, что достаются частным игрокам, ухудшают их портфели, формируя новые риски?
— Спрос на рынке есть, и компании готовы кредитоваться. Но не так дорого. И не так жестко. А если мы говорим о развитии бизнеса, то условия должны быть лучше. Понятно, что средний и малый бизнес не может предоставить банкам такие же качественные залоги. Поэтому здесь нужна государственная программа стимулирования: возможно, через субсидии со стороны госбанков, чтобы дать толчок развитию этого бизнеса. Наша банковская система не была в достаточной степени рекапитализирована во время кризиса. В США государство в первую очередь решило эту проблему, добавив банкам капитал. И банки уже вернули эти деньги государству, преодолев последствия кризиса. У нас государство не входило в капитал: в качестве мер поддержки использовались синдицированные кредиты. И выдавались они крупнейшим банкам. Эта модель сработала. Но к чему она привела? Она приостановила проникновение кризиса, в том числе обезопасила население. Но при этом и без того предельно концентрированный банковский сектор сделался еще более концентрированным.
— На страховом рынке такой проблемы нет?
— Страховой сектор не получил господдержки даже в виде синдицированных кредитов. Большинство страховых компаний после убытков кризиса и демпинговой политики, реализуемой некоторыми компаниями в стремлении заработать в нынешней конъюнктуре, имеют сегодня проблемы с капиталом. У нас компании из топ-20 по мировым стандартам недокапитализированы. При этом они не могут получить финансирование на зарубежных рынках, потому что для западных инвесторов страхование — следующий уровень после банков. Кроме того, в условиях недокапитализации вкладывать в страхование — дополнительный большой риск. Еще до кризиса все страховщики имели нехватку капитала. А теперь представьте, в каком состоянии их балансы. Каким образом они могут поднять капитал? «Росгосстрах» сейчас готовится к большой сделке, и ее результаты будут индикативными для всего рынка. Будет понятно, готовы ли западные инвесторы покупать эти риски. Если все пройдет успешно, это откроет двери для всего рынка. Если нет, это еще больше усугубит ситуацию. Вообще, заработать в страховании можно двумя способами — через непосредственно страховой бизнес, где маржа составляет максимум 5%, и через инвестиции. Но если нет капитала, о каких инвестициях может идти речь? Приходится зарабатывать на страховании, но это займет минимум 20 лет. Ждать придется долго. Между тем страховой сектор — важнейший элемент экономики во всех развитых странах.
— А почему ни один из страховщиков, заявивших о выходе на IPO, так и не сделал этого? Изнаночная сторона баланса?
— До кризиса была одна M&A-сделка, которая оказалась выгоднее, чем выход на IPO, покупатель дал хорошие условия. И потом, для выхода на IPO нужно показать объем бизнеса, объем премий должен составлять как минимум $1 млрд. Мы, например, пока смогли собрать $550 млн. Что касается других, то некоторые настолько пострадали во время кризиса, что им пока нечего показать потенциальным инвесторам. Невозможно выходить на западный рынок с ограниченными возможностями для формирования прибыли. Тут может помочь федеральная программа. Причем достаточно помочь 10–15 крупнейшим компаниям, выдав им синдицированные кредиты, допустим, на пять лет. После этого компаниям будет не стыдно выходить на открытый рынок: их балансы будут чистыми.
— Странно рассчитывать на господдержку: страховой сектор, судя по опыту 2008 года, не является приоритетным направлением государственной политики.
— Ну, тогда государство должно принять решение о снятии всех ограничений на западные инвестиции, согласившись на распродажу всего страхового сектора.
— Какие основания считать, что страховой сектор в данном случае будет интереснее для западных инвесторов, чем, например, банковский, где меньше проблем, но очевиден исход иностранных игроков рынка?
— Я думаю, что страховой сектор более интересный. Западные банки уходят из-за конкуренции с госбанками. В страховании такой государственной монополии нет. Это абсолютно открытый рынок.
— «Росгосстрах» в этом смысле безопасен?
— Уровень проникновения в страховании остается очень низким. Тут вполне возможно обеспечить рост на 25% в год. Потенциал огромен. Вот, например, рост тарифов на ОСАГО может дать некоторый толчок, закон об обязательном страховании ОПО вступает в силу со следующего года. И это один из способов рефинансировать рынок — ввести обязательные виды страхования по взвешенным тарифам на приемлемых и для клиентов, и для компаний условиях. Это де-факто было бы субсидией для страховой отрасли. Еще один вариант — обеспечить платформу для развития страхования жизни. Это колоссальный рынок. Но тут нужно создать экономические условия для формирования спроса. Ведь нужно убедить клиента в том, что ему выгоднее купить полис страхования жизни с доходом в 5% годовых, притом что банковские депозиты дают 7%. Для этого нужна льгота по подоходному налогу. Это создаст мотивацию.
— Такой опыт уже был. Закончилось тем, что рынок погряз в «серых» схемах по оптимизации налогообложения. К тому же очевидно, что пока население предпочитает не накапливать, а тратить. Банковские депозиты, будучи значительно менее сложным продуктом по своей структуре, пользуются все меньшим спросом.
— Не совсем так. Наш бизнес очень показателен для понимания структуры спроса в экономике. Потому что страхование — это едва ли не самое последнее, что люди покупают. Тот факт, что у нас начался рост реального страхования, говорит о том, что спрос начинает формироваться. До кризиса, например, процент расторжения договоров по долгосрочному страхованию жизни составлял около 18%. Это неплохой показатель для совсем молодой компании.
— Вы хотите сказать, что, если пятая часть договоров расторгается, это — неплохо?
— Активно продавать полисы страхования жизни мы начали в 2006 году, то есть срок действия большинства договоров не превышал двух-трех лет. По статистике, во всем мире договоры, по которым платежи вносились менее пяти-шести лет, расторгаются в 20–25% случаев. Чем дольше срок накопления, тем меньше уровень расторжений. Но даже по десятилетним договорам нормой считается около 10–15% расторжений. Кошмар начался в кризис, когда чуть ли не 40% клиентов начали отказываться продолжать вносить платежи.
— На чем вы выжили?
— Удивительно, но на продаже обязательного пенсионного страхования. Сейчас ситуация со страхованием жизни постепенно улучшается, и мы рассчитываем к концу года выйти на докризисный уровень по числу расторгаемых договоров. В целом же я уверен, что страховой бизнес — самый динамично растущий бизнес в России.
— Вы это говорите последние пять лет.
— Потому что это так. До кризиса рынок рос на 20–25% в год. И в этом году мы вырастем на 15–20%.
— Эффект низкой базы?
— Нет, если не считать низкой базой объем бизнеса компании, входящей в топ-10. Это эффект неосвоенного рынка, минимального уровня проникновения страхования. Я выстроил достаточно бизнесов в своей жизни и вот такой скептицизм, как у вас, наблюдал у многих. Поверьте, страхование и пенсионные накопления — это самый быстрорастущий сегмент в экономике в течение ближайших 10–15 лет. Кризис, безусловно, внес свои коррективы. Но, извините, на это никто не мог повлиять. Сейчас из кризиса мы выходим, и тут гарантирован рост. Потому что без долгосрочных денег, которые могут обеспечить страховщики и пенсионные фонды, нельзя обеспечить рост экономики. Почему все наши IPO проходят на западных рынках? Почему в Китае местные рынки капитала настолько большие? Потому что основные игроки там — пенсионные фонды и страховые компании. Они управляют резервами объемом в триллионы долларов. Тогда как банки не являются активными игроками, они играют, бесспорно, важную роль, но их функция — передвигать капитал, и они перебрасывают между собой эту короткую ликвидность. А пенсионные фонды и страховые компании занимаются созданием капитала. Вот и получается, что без стимулирования страхования и пенсионных накоплений в России не будет никакого развития экономики. Вообще.
— Вам не кажется, что вы преувеличиваете роль пенсионных фондов в России? Их инвестиционная декларация построена таким образом, что «длинные» деньги могут быть вложены, по сути, только в «голубые фишки» и банковские депозиты. А это лишь усугубляет проблему диверсификации экономики, поскольку перечень активов, соответствующих требованиям по пенсионным инвестициям,— это, как говорят управляющие, «сплошной “Газпром”». Вы считаете, это — развитие экономики?
— Со временем это все будет урегулировано. Появятся возможности для инвестиций. Огромный потенциал — это инфраструктурные проекты, строительство дорог.
— Верно, только пока при строительстве дорог очень много денег закатывается в асфальт.
— Да. Но если в строительство дорог будут вкладываться частные пенсионные фонды, они обеспечат прозрачность и контроль своих инвестиций.
— Какова, на ваш взгляд, потенциальная емкость пенсионного рынка?
— Около 45 млн человек. Эти люди теоретически могут перейти из государственной пенсионной системы в частную. Корпоративный ресурс на этом рынке исчерпан. Кроме того, даже для уже реализованного ресурса — по тем договорам, которые уже заключены кзптивными фондами с сотрудниками дружественных предприятий,— есть риск расторжения. Потому что прямые продажи — очень сильная вещь. Кэптивные фонды этого опасаются, так как ритейловые игроки реально могут забрать у них клиентов за счет индивидуальной системы продаж. Надо признать, что в России нет культуры клиентского сервиса. Хотя это вопрос номер один. Я сделал ставку на это и пытаюсь выстроить продажи с максимальным уровнем обслуживания клиентов.
— Получается, вы по всем направлениям готовы идти на увеличение издержек. Вы щедрый человек.
— Это вопрос управления бизнесом и его эффективностью. Многие расходы мы, напротив, снижаем за счет технологичности процессов. И еще мы умеем инвестировать деньги.
— А крупнейшие инвестбанки, демонстрирующие убытки, получается, не умеют?
— Это их проблемы. Я ставлю моим менеджерам очень простую задачу — обеспечить 5–6% годовых над инфляцией, чтобы наши клиенты были уверены, что их деньги не будут потеряны. Главный принцип — не терять. Когда работаешь на российском рынке с его бешеной волатильностью, вопрос сохранности инвестиций играет первостепенную роль.
— Вы удивительно оптимистичны, несмотря на фактическую угрозу потери бизнеса. Чем это обусловлено?
— У меня позитивный настрой. Сложившуюся ситуацию можно и нужно использовать для развития пенсионной индустрии, для совершенствования действующей системы, а не наоборот. И я, и наш партнер — ЕБРР уверены, что так и будет, хотя бы потому, что иной сценарий подорвет инвестиционную привлекательность всех сфер российской экономики, что поставит под вопрос реалистичность создания международного финансового центра. Можно будет забыть об IPO на российских биржах, о доверии населения к финансовой системе и вообще к государству. Потребность России в долгосрочных частных инвестициях, источником которых служат пенсионные накопления, и доступ на рынок управления ими частных инвесторов — суть две стороны одной медали, одно без другого невозможно. Я не верю, что из-за локальной технической проблемы может рухнуть выстроенная и успешно работающая система, целая перспективная отрасль экономики. Я полон оптимизма и без устали вкладываю деньги в развитие своего бизнеса. Это самое важное, поскольку, если мы говорим об отстройке экономики от крупного индустриального бизнеса, нужно вкладываться в ее развитие, нужно стимулировать инвестиции в разные отрасли. Самое легкое — это построить супермаркет. Но все, что было легко, в России уже сделано. Теперь самая трудная часть — построить устойчивую диверсифицированную экономику. Для этого нужно работать день и ночь. Можно было бы сидеть на юге Франции и собирать дивиденды, но это не бизнес.
17.06.2011 Коммерсант
Последние комментарии